Так жизнь прожить нельзя – это очевидно. Беседа с А.С.Раутианом о П.П.Смолине

Биологический кружок ВООП: главная страница раздела

Наши планы Экспедиции Исследования История кружка Список ВООПовцев

Главная
English
Биологический кружок ВООП
Гостю кружка
Планы кружка
Экспедиции и выезды
Исследовательская работа
Программа "Parus"
История кружка
Контакты кружка
Полевой центр
Фотогалерея
Летопись биостанции
Статьи о биостанции
Исследовательские работы
Учебные программы
Полевые практикумы
Методические семинары
Вебинары
Исследовательская работа
Проектная деятельность
Экспедиции и лагеря
Экологические тропы
Экологические игры
Публикации (статьи)
Методические материалы
Наглядные определители
Карманные определители
Определительные таблицы
Энциклопедии природы России
Компьютерные определители
Мобильные определители
Учебные фильмы
Методические пособия
Полевой практикум
Природа России
Минералы и горные породы
Почвы
Грибы
Лишайники
Водоросли
Мохообразные
Травянистые растения
Деревья и кустарники
Ягоды и сочные плоды
Насекомые-вредители
Водные беспозвоночные
Дневные бабочки
Рыбы
Амфибии
Рептилии
Птицы, гнезда и голоса
Млекопитающие и следы
Фото растений и животных
Систематический каталог
Алфавитный каталог
Географический каталог
Поиск по названию
Галерея
Природные ландшафты мира
Физическая география России
Физическая география мира
Европа
Азия
Африка
Северная Америка
Южная Америка
Австралия и Новая Зеландия
Антарктика
Рефераты о природе
География
Геология и почвоведение
Микология
Ботаника
Культурные растения
Зоология беспозвоночных
Зоология позвоночных
Водная экология
Цитология, анатомия, медицина
Общая экология
Охрана природы
Заповедники России
Экологическое образование
Экологический словарь
Географический словарь
Художественная литература
Международные программы
Общая информация
Полевые центры (Великобритания)
Международные экспедиции (США)
Курс полевого образования (США)
Международные контакты
Интернет-магазин
Карманные определители
Цветные таблицы
Компьютерные определители
Энциклопедии природы
Методические пособия
Учебные фильмы
Комплекты материалов
Контакты
Гостевая книга
Ссылки
Партнеры
Наши баннеры
Карта сайта

Видео-360 по экологии на нашем Youtube канале

Если Вам понравился и пригодился наш сайт - кликните по иконке "своей" социальной сети:

Объявления:

Международные дни наблюдений за птицами!
Союз охраны птиц России приглашает российских любителей птиц принять участие в акции и загрузить результаты своих наблюдений на www.biodat.ru Подробнее >>>

Здесь может быть бесплатно размещено Ваше объявление о проводимом Всероссийском конкурсе, Слёте, Олимпиаде, любом другом важном мероприятии, связанном с экологическим образованием детей или охраной и изучением природы. Подробнее >>>

Мы публикуем на нашем сайте авторские образовательные программы, статьи по экологическому образованию детей в природе, детские исследовательские работы (проекты), основанные на полевом изучении природы. Подробнее >>>

[ sp ] : ml об : { lf }

"Так жизнь прожить нельзя – это очевидно…"

Из беседы о Петре Петровиче Смолине с Александром Сергеевичем Раутианом, вооповцем 1960-х годов.
Беседу ведут А.И. Олексенко и Е.В. Зубакина

– Во времена, когда я пришел в кружок, разницы между старшими и младшими не было. Я и студенты, которые продолжали посещать кружок, сидели и занимались вместе. В каком-то смысле для меня это играло очень важную роль: мне совершенно не приходило в голову считать, что я маленький… во втором классе я просто быстро писать не умел, поэтому почерк себе испортил на всю жизнь. Я вижу, что все люди записывают, и стараюсь тоже поспевать. Читал я свободно в то время, но в дошкольном состоянии много писать – такой необходимости у меня не было. Притом, в детстве память обычно хорошая, мне даже записывать не было смысла, я в общем помнил то, что хотел запомнить.

Другой пример – это Володя Жерихин (из КЮБЗа), он Брема «конспектировал» при помощи рисования: по описаниям рисовал насекомых – не изображенных в книге. Меня это поразило в свое время.

– Александр Сергеевич, а на чем Петр Петрович стремился построить кружок, что было для него самым важным?

– В организационном смысле кружок строился в первую очередь, на системе самоуправления. У нас были Бюро и председатель. Каждый понедельник устраивались организационные собрания, где решались наши дела, начиная от ближайшего выезда и кончая устройством дня рождения кружка (первое воскресенье октября), который у нас назывался «Юбилей». Самым крупным в год событием, требовавшим подготовки, была конференция «Встречи поколений», на которой старшие (в наше время это были кандидаты наук, а позже – и доктора) и младшие выступали друг перед другом. В процессе подготовки докладов и докладчиков обычно решались вопросы приема в кандидаты и члены кружка.

Дело в том, что вход в кружок был совершенно свободен: тебя никто не спрашивал, зачем ты пришел, как ты учишься и на что годишься. Я так, например, ни на что не годился… Старшие это наверное, хорошо помнят.

Приходил, садился… Петр Петрович на каждом занятии пускал блокнот, в котором расписывались все присутствующие. Новеньким полагалось рядом с именем и фамилией написать домашний адрес и телефон. И все…

Однажды ППС прочел в блокноте: «Феликс Дзержинский, Москва, Кремль». Оказалось, что это был взаправдашний адрес Ф.Я. Дзержинского, который нынче читает единственный в нашей стране серьезный курс сравнительной анатомии в Московском университете.

В действительности самоуправление было достаточно условным. Дело в том, что Петр Петрович пользовался безусловным авторитетом, и его предложения, по крайней мере настоятельные, никогда, насколько я помню, не отвергались. Но культивировалась видимость того, что мы с Бюро сами решаем, как нам жить. Основной кирпич, на который эта система опиралась, это, соответственно, морально-этические принципы, которые просто существуют исходно, от мамы, папы, дедушек, бабушек и просто окружающих детей и взрослых. Если человек приходил в кружок в этом отношении, мягко выражаясь, достаточно невинным, то окружающая кружковая компания быстро приводила его в «христианский вид». Иными словами, вся система Петра Петровича, как, впрочем, и иных его сверстников (Б.Е. Райкова, А.С. Макаренко, С.Т. Шатского, Б.В. Всесвятского, П.А. Мантейфеля), была рассчитана на то, что тривиальные вещи (ну «не убий» было не актуально, а вот «не укради», «не забидь слабого», «лоханкизм» – к примеру, сожрать все вкусное, привезенное на выезд, – не приветствовался и т.п.) понимали почти все. На этом же строилась до войны работа учкомов в школах. Приводили в «христианский вид» и коммунальные квартиры, в которых жила в детстве большая часть нашего поколения. Жизнь на коммунальной площади (в прямом и переносном смысле) от лоханкизма давала надежную прививку.

Пай-мальчиками мы никогда, конечно, не были, и в кружке от нас этого, к счастью, не требовалось. Заповеди, безусловно, частенько нарушались, но каждый, нарушая, понимал, что делает. Ведь и для этого, как известно, есть заповедь: «не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасешься». Как я теперь студентам говорю, высокая способность человека к экстраполяции позволяет ему не только использовать опыт действительной жизни, но и прожить множество жизней воображаемых. В этом, собственно, смысл художественной литературы. Скотам бессловесным для приобретения сравнимого опыта требуется смена многих поколений, а у человека все в одну жизнь «убирается». С этой точки зрения, не важно даже то, ворует ли человек (хотя воровать, конечно, негоже), как важно, понимает он, как это по-русски называется или нет.

Так вот, все это самоуправление прекрасно работало, пока народа «нехристианского вида» не развелось слишком много. Надо сказать, что Петр Петрович дожил до времени, когда тривиальные вещи в массе перестали пониматься. Стыдно, старшему школьнику приходилось объяснять, что прилично человеку делать, а что – нет. Другой раз приходилось буквально, как с дошкольником – с чистого листа… Из-за чего Бюро захирело, председатель не избирался и прочие вещи? С конца 60-х годов народ уже не помнит ни того, ни другого. Все абсолютно потеряло смысл.

Петр Петрович не понимал, как работать в таких условиях с председателем и Бюро. Он это мне все сам говорил, когда я уже вместе с ним работал в Дарвиновском музее. Наивный человек, он считал, что это – неудачное поколение, что все еще устроиться. Так и не устроилось никогда! Он просто надеялся: ну, значит, надо пропустить это поколение. Этого же не может быть, чтобы народ до такого края дошел!

Причина-то, по которой пошел такой народ в кружок, и причина того, почему его самого с кружком отовсюду выжили (из МОПИ, из Зоомузей, из Приокско-Террасного заповедника), одна и та же. Дело же не в детях, а в обществе, в котором они живут. Петр Петрович был настолько хорошим человеком, что, возможно, сам не очень понимал, почему его выжили. Например, в заповеднике меня все знали, и я никогда не брал пропуска для работы. Первое время я пытался выписывать пропуска сам на большую группу для ППСа и кружка. Как раньше, жить в конторе заповедника или Голубом Дунае (халупа в Донках такая была для приезжих, вроде нашего брата). Но со стороны реки Сушки можно было войти в заповедник мимо начальства. Ну, пару раз так удалось, а потом мне В.В. Логинов (директор заповедника, он пропуска подписывал) говорит, мол, ты думаешь, я не знаю, для кого пропуск… и все кончилось.

Конечно, что-то ломалось. Конечно, мы безобразничали, конечно, бывало, ломали тушки из коллекции А.П. Кузякина в МОПИ. С этим все ясно. Пацаны суть пацаны… Конечно, до времени взрослое население МОПИ, Зоомузей и заповедника, нас до известной степени терпело. Когда соответствующие люди, одни померли, а другие вышли на пенсию и заменились людьми более младшего, и я бы сказал, более всякого поколения, то, как говориться, двери ему закрыли везде, кроме Дарвиновского музея, где он работал. Но тушки и чучела и здесь довольно быстро давать для занятий перестали.

Эта тенденция хорошо видна сейчас. Петра Петровича давно нет среди нас. Легко посмотреть, много ли нынче школьников работает в Зоомузее? Их там почти нет вообще! А в наше время там всегда работал народ, никого даже не спрашивали, в кружке ты или нет. Володя Жерихин в Зоомузей пришел даже раньше (кажется, в 5-м классе), чем в КЮБЗ. Ну кюбзарей обычно было побольше (там по причине собеседований и дневников народ был поглаже, а у нас похулиганистей; теперь, кажется, наоборот), наших поменьше.

В значительной мере вокруг зоомузейского отдела энтомологии сложилась команда будущих ПИНовских и только ПИНовских энтомологов (А.П. Расницын, Ю.А. Попов, В.В. Жерихин, А.Г.Пономаренко, А.Г. Креславкий) под водительством Е.М. Антоновой. Только ради этой команды в пять натур Елене Михайловне памятник можно ставить. Она и меня познакомила с таксономическим анализом, а затем и с его автором – Е.С. Смирновым, у которого на кафедре энтомологии МГУ в это время уже вся энтомологическая братия (кроме моего сверстника Саши Креславского) училась. А ведь нас даже в Зоологическом институте в Питере без всяких там бумаг пускали работать в коллекциях, неведомо каких приезжих школьников. Было понятно, что, ничего не сломав, не испортив, не станешь зоологом. А как старики боролись с сознательным безобразием, а иной раз с воровством… они просто переставали тебя замечать, не здоровались, не слышали, что к ним обращаются. Для такого фрукта музей переставал существовать. Умели указать нашему брату надлежащее место.

Сейчас этого уже нет совершенно! Так что, дело там, я думаю, отнюдь не в детях, просто тогда уже закончилась революционная и началась новая эпоха нашей страны.

– Дети, так сказать, быстро этот кодекс усвоили…

– Они не могут его не усваивать, так как, когда окружающие взрослые люди так себя ведут, им просто не приход в голову ничего другого. Людьми, – как известно, – не рождаются, а становятся. Все начинается все-таки с подражательной функции. Относиться критически к окружающему его обществу для ребенка – это очень сложная задача. При этом, при всей безалаберности и не очень примерном поведении, которое в кружке, прямо скажем, не процветало, можно твердо сказать, что покуда эта эпоха не началась, люди, по крайней мере, твердо отдавали себе отчет в том, что они делают.

– Вот эти то, что дети 20-х годов и так понимали?

– Да, конечно. Потому что ко времени революции уровень морального состояния общества был просто недосягаем по современным понятиям. То есть тогда моральных ограничений было настолько много, что, вообще говоря, ну почти ничего не требовалось. Когда человек немножко не понимал, что происходит, можно было сослаться на бумажные аксиомы, которые были ему даны чуть ли не от рождения. На этом же, между прочим, была построена вся пионерская и комсомольская тирания. А к концу 60-х уже оказалось что и говорить об этом невозможно – человек не знает языка. То есть, грубо говоря, нельзя попадаться, а воровать можно.

– Петр Петрович очень увлекающимся человеком был?

– Да, конечно. Дело в том, что, особенно когда уже сил не хватало, бывали презабавные истории. Писал статьи и книги он с трудом и не очень любил это делать, а рассказчик был замечательный. Регулярно бывали случаи: если его вовремя не начать поить чаем, кормить прямо на занятиях, то он просто не в состоянии был выйти из комнаты. То есть он говорил до состояния полного изнеможения! Все-таки не так много людей, с которыми такое вот может случиться! Кроме того, понятно, когда человек стареет, он не всегда рассчитывает свои силы, не сразу научается это делать.

Потом, как это часто бывает у хороших рассказчиков, перед ним вся его жизнь, теперяшняя и прошедшая, была как наяву. Моцарт писал, что он слышит произведение целиком все, то есть не последовательно, а одновременно. Так и для Петра Петровича, какие-то бюновские события, например, были как вчера. Я помню, как-то… У него день рождения обычно отмечался в несколько приемов: когда-то в Дарвиновском музее, когда-то еще там где-то (бывало – заповеднике, юбилеи – в Зоомузее). Так вот, на дне рождения в Дарвиновском музее кто-то из народа помоложе (кажется, это Таня Грачева была) спросил, видел ли он Маяковского. Я сказал, что конечно видел, ведь Маяковский на БЮН приезжал… а Петр Петрович: «ну да, ты помнишь, в 27-м году приезжал и с горки стихи читал?» конечно, я очень хорошо помню, что было в 27-м году…

– То есть, для него единовременно все эти события существовали?

– Да. Для него вся его жизнь, все люди, которых он знал, причем умершие и живые, – они все продолжали существовать.

– О чем же и с кем так мог беседовать Петр Петрович?

– Это я боюсь сказать точно. Наверное это мог быт Д.П. Соломирский – крупный уральский заводчик (он упоминается даже в «Сказах» П.П. Бажова) и хранитель зоологического отдела Екатеринбургского общества любителей естествознания. Еще в школьные годы родители возили Петра Петровича в музей этого общества, где он познакомился с Дмитрием Павловичем. Наверняка он вспоминал о нем, когда коллекция абберативных птиц, преимущественно тетеревиных, собранная Дмитрием Павловичем, уже после революции поступила в Дарвиновский музей. Мог вспомнить И.И. Шмальгаузена, у которого он учился сравнительной анатомии в университете. Конечно, А.Ф. Котса, с которым он работал в Дарвиновском музее и Зоопарке. В.Г. Дормидонтова, с которым он начинал кружковую работу в Зоопарке сразу после революции. Б.В. Всесвятского, М.М. Беляева, Н.К. Крупскую, с которыми его связывала работа на БЮНе. Н.И. Вавилова, который устроил для него ботаническую экскурсию прямо на территории Зоопарка. А.П. Мазовера, под началом которого он служил во время войны в Центральном собачьем питомнике Красной Армии под Дмитровом. П.А. Мантейфеля и Петряева. С ними он работал в Пушно-меховом институте в Балашихе, где, между прочим, учились (до переезда института в Иркутск) многие вооповцы старшего поколения и среди них Алик Мень – будущий протоиерей и известный религиозный писатель. Конечно, со всеми нами, занимавшимися в кружке, наверное говорил, и когда мы были рядом, и когда были далеко. Он часто вспоминал Е.Н. Панова, А.В. Яблокова, Н.Н. Воронцова (его юнната еще по послевоенному КЮБЗу), С.П. Кирпичева, Ф.Я. Дзержинского, П.П. Второва, К.К. Панютина, а из более поздних – Асю Авилову, Машу Соколовскую, Валю Орешникову, Сережу Остроумова и очень-очень многих своих юннатов и учеников.

Постоянное переживание прожитой жизни – нормальная функция глубоко рефлексирующего (самоосознающего) интеллигентного человека. Если угодно, главная его черта – глубокое осознание производимых действий, как в уме, так и наяву. Ведь прошлого актуально нет, и оно имеет для тебя смысл только если оно продолжает жить в тебе по-прежнему, а главное – по-прежнему мучить. Всегда оказывается, что что-то не удалось, что что-то не так и не понял, на занятиях тема не получилась, этого никто не заметил (да что, собственно, особенно ребята могли заметить), но я-то заметил. Преодоление всех прошлых неудач происходит уже с новыми людьми, новыми книгами, новыми юннатами, а проблемы все – из молодости, если не из детства. Вот и накладывается 27-й год на нынешний. И то, что с теми, из 27-го года, может быть, не удалось, теперь удается сделать это с молодыми. Не все, конечно, удается, но все же сколько всего удалось, хотя бы после неоднократного расшибания лба. Грешно Бога гневить.

– Как Петр Петрович успевал работать и пять раз в неделю вести кружок, готовиться к занятиям?

– А для него это было одно Я никогда не видел, чтобы он пользовался на занятиях чем-нибудь, кроме маленьких записочек, а обычно не было и их. Как по-настоящему интеллигентный человек, он учился сам непрерывно, наблюдая в Природе и в городе, читая, разговаривая с коллегами и учениками. По средам он регулярно ходил в Зоомузей покопаться в птичьих тушках, а с 4-х часов уже проводил там же занятия с нами. Перед занятиями Петр Петрович и некоторые из нас ходили на заседания орнитологического семинара, которые проходили в Большой Зоологической аудитории Зоомузея под руководством Г.П. Дементьева. Теперь обычно вспоминают о «Дементьевских субботах». Это было позже. По субботам в кружке весной и осенью были короткие выезды (с 4-х часов дня) в московские парки (Воробьевы горы, Фили и Кунцево, Сетунь, Лужники, Кусково, Кузьминки, парк Тимирязевской Академии, Головинские пруды и река Лихоборка, Черкизовские пруды, Останскинский парк, ВДНХ, Ботанические сады на проспекте Мира, в Останкино и в Битце (ВИЛАР), Сокольники, поселок художников на Соколе, Покровское-Стрешнево и Покровское-Глебово, Измайлово, Коломенское, Царицыно, Люблинские поля орошения и др.) и ближайшие пригороды (Ромашково, Усово, Барвиха, Одинцово, Планерная, Подрезково, Химки, Сходня, Крюково, Лобня, Лосиный остров, Киево, Балашиха, Косино, Мытищи, Люберцы и Малаховка). Это совмещать с семинаром уже не удавалось, ни Петру Петровичу, ни нам.

Приобретенные знания равно использовались и для работы, и для выступления по радио (бывали и такие), и для занятий в кружке. Все самостоятельные занятия были не для чего-нибудь конкретного, а для себя, для поддержания формы, интереса к жизни, людям, животным и растениям. В определенном смысле Петр Петрович всю жизнь прожил для себя. Все внешние эффекты на его работе и в кружке были продуктами «метаболизма» его частной, почти незаметной жизни, которая при всей ее насыщенности внешними событиями занимала большую часть его времени. Работа мысли совершалась круглые сутки, не исключая и времени сна. Это – обычная жизнь интеллигентного человека. Главная забота – о себе любимом, о своих интересах, о своей голове. Кружок и работа тоже были средством холить себя, любимого. Ведь отдать можно только то, что имеешь, а у нашего брата, в сущности, нет ничего, кроме внутреннего содержимого головы. Вот это содержимое всю жизнь и копишь, как скупой рыцарь, холишь, как священную корову.

У этого состояния, которое нельзя отнять у человека, не сняв головы, есть замечательное достоинство, по сравнению с любым другим. Сколько не отдавай, меньше не становиться. Больше того, тех, кто с толком смог взять, их, может и не так много, но, безусловно, есть кого вспомнить. Они ведь тебе сторицей возвращают, а них-то тоже не убывает от этого. Теперь по нашим с Сашей Вахрушевым и Олегом Бурским учебникам эту житейскую мудрость постигают уже первоклассники.

Петру Петровичу очень повезло, что он русский, родился и жил в Великой Биологической Державе – Россия называется. Не очень много на свете естественных наук, которые в России, хоть когда-нибудь были первыми в мире. В начале XX века русская биология в идейном смысле была несомненно впереди планеты всей. Назову выдающиеся достижения только лично знакомых Петру Петровичу авторов: политипическая (как ее теперь называют) концепция вида и теория внутривидовых подразделений (А.П. Семенов-Тян-Шанский, Л.С. Берг и Н.И. Вавилов), популяционная и синтетическая теория эволюции (С.С. Четвериков и Н.В. Тимофеев-Ресовский), генетико-автоматические процессы (Д.Д. Ромашов), цитроскелет и принцип матричного копирования (Н.К. Кольцов), пенетрантность, экспрессивность, специфичность, принцип попадания и теория мишени (Н.В. Тимофеев-Ресовский), оценка размера гена (А.С. Серебровский и Н.В. Тимофеев-Ресовский), динамика развития организма (М.М. Завадовский), закон гомологических рядов, инвентаризация мировых ресурсов, полезных растений и центры происхождения культурных растений (Н.И. Вавилов), первая в истории флора и фауна культурных растений – «Культурная флора СССР» (Н.И. Вавилов и Е.В. Вульф), прогноз динамики численности и урожая промысловых видов (А.Н. Формозов), непревзойденная поныне «Историческая география растений) (Е.В. Вульф), гидрофизиология (С.Н. Скадовский), морфологические закономерности эволюции (А.Н. Северцов и И.И. Шмальгаузен), «Сравнительная анатомия беспозвоночных» В.Н. Беклемишева, не имеющая поныне даже близких аналогов, сравнительно-морфологическое направление в механике развития (Д.П. Филатов и И.И. Шмальгаузен), теория роста и стабилизирующего отбора – самое выдающееся достижение в теории эволюции XX века (И.И. Шамльгаузен), метод корреляционных плеяд (П.В. Терентьев и Р.Л. Берг), фенетика (Н.В. Тимофеев-Ресовский и А.В. Яблоков). В столь блестящем окружении трудно было сохранить невинность. Ни одному из его послевоенных учеников такое окружение и присниться не могло.

Но набраться было мало. Возьмем к примеру зоологию. У нас в кружке ежегодные занятия по этому предмету превосходили по числу часов университетский курс, с тем лишь упущением, что невозможно было наладить анатомический практикум. Занимались мы прямо в экспозиции Зоомузея, сидя перед нужными шкафами, и на коллекции тушек у А.П. Кузякина в МОПИ. Так вот, главное для серьезных занятий – не просто знание предмета, а приведение его в стройную систему. В этой системе должны быть фабула и до прозрачности стройный сюжет. Последнее необходимо для кружка. Если остается что-то важное за бортом из-за того, что не вписывается в фабулу, это мучает годами и десятилетиями, пока не займет в фабуле надлежащего места.

Например, у птиц, как известно, плохо дело с системой отрядного уровня. Орнитологи и теперь еще с этим не совладали. Так вместо постных систем Э. Штреземанна или А. Уэтмора, содержащих, соответственно, 33 и 51 никак не сгруппированных отрядов, Петр Петрович сам придумал блестящую экологическую классификацию, обладающую самостоятельной ценностью. Ее он и использовал в качестве основной на занятиях по птицам. У млекопитающих, благодаря трудам прежде всего М. Вебера и Дж.Г. Симсона, именно с группировкой отрядов было относительно благополучно. Так в этой части курса мы занимались по системе Симсона.

Представим себе его образ жизни дома, когда он не на людях. Он жил в одной комнате в коммуналке в Кропоткинском переулке вместе с женой Натальей Наркисовной и сыном Петром Петровичем(младшим). Так эта коммуналка хронически была завалена штабелями раскрытых книг. Вот тут можно было видеть и выписки, и собственные заготовки, обычно прямо вложенные в нужные места книг. Но когда дело доходило до занятий, все эти бумажки уже были не нужны. Нам преподносились плоды прожитой жизни, а не несколько часов подготовки.

К примеру, когда я пришел на работу в Дарвиновкий музей, естественно, старался учиться у Петра Петровича водить экскурсии. Оказалось, что в мои 18-19 лет это было невозможно. Вся его речь была пронизана личным отношением к предмету обсуждения и выставочным экземплярам. Так или иначе, но практически со всеми объектами в экспозиции он в течении жизни работал. Многих животных он знал еще живыми, либо когда они жили в Зоопарке, либо (собак) – в питомнике у А.П. Мазовера, либо на голубятне у В.Ф. Ларионова в Останкино. Часть из них (домашнюю птицу) он спасал, когда в период национализации после революции частные фермы оказались в забросе. С частью из них он ставил потом скрещивания сам, с другой частью на его глазах работал М.М. Завадовский, который сменил А.Ф. Котса на посту директора зоопарка. Некоторых он не мог видеть живыми (например тропических птиц и бабочек из коллекции А.С, Хомякова), так после национализации он был временным хранителем этой коллекции. Во всем было видно его личное участи. С зелеными лазоревками – природными гибридами белой и голубой лазоревок – его знакомил в Зоомузее Академии наук замечательный питерский орнитолог и энтомолог Ф.Д. Плеске, в честь которого эти птицы (которых сначала приняли за самостоятельный вид) первоначально были названы «Cyanistes Pleskei». Редчайшего белого тетерева (одного из двух известных экземпляров), попавшего впоследствии в коллекцию Д.П. Соломирского, а уже в советское время – в Дарвиновский музей, охотник первоначально предлагал купить его отцу, но тот посчитал, что ему хотят «втюрить» чайку за тетерева. Петр Петрович был еще маленький, его не очень-то слушали, но он уже тогда сказал, что это не чайка. Потом с этой птицей он встретился в Екатеринбурге у Соломирского и узнал её, а затем уже совсем взрослым – в дарвиновском музее. И так до бесконечности. Чтобы водить экскурсии как он, надо было прожить такую же большую и насыщенную жизнь зоолога и педагога.

Петру Петровичу от его интеллектуальных предков досталось множество нерешенных задач, а некоторые он сформулировал сам. Так вот, когда он не спал и не занимался с нами, он непрерывно пытался их решить. Он решал их, конечно, прежде всего для себя. Но занятия с кружком и работа в музее не позволяли ему ограничиться узким кругом задач. Они требовали неправдоподобной широты интересов и образования, которыми он всегда отличался. Было много людей, знавших тот или иной биологический предмет лучше или полнее Петра Петровича. Г.П. Дементьев считал, что птиц он знает лучше его. Это, может быть, было преувеличением, ну скажем, не хуже. Но литературу по птицам, конечно, Георгий Петрович знал с большей полнотой. В.И. Цалкин и В.Г. Гептнер немного лучше него знали зверей, И.Г. Серебряков и В.Н. Тихомиров гораздо лучше него знали растения. Но в энциклопедичности ему могли быть только равные – такие, как Н.В. Тимофеев-Ресовский. Н.А. Гладков, весьма широко образованный орнитолог, не без некоторой зависти, я думаю, говаривал, что из Петра Петровича большой бы толк вышел (он имел ввиду науку), если бы он сосредоточился на чем-то одном хотя бы ненадолго. Держать под постоянным прицелом такой колоссальный фронт, постоянно меняя диспозицию на быстро меняющемся театре военных действий, – это конечно жуткая, почти неправдоподобная работа.

– Ему это не мешало?

– Ну в каком-то смысле мешало. Птицами он занимался почти профессионально, но его деятельность практически не получила отражения в печати. Он мог либо писать, либо заниматься кружком. Легко себе представить, сколько времени он проводил только на занятиях, не считая той неспецифической ориентированной прежде всего на свое образование подготовки, которая фактически была образом жизни и без которой такого кружка быть не могло. Это видно хотя бы из того, что после того, как он нас оставил, никто из нас (его учеников) в отдельности и мы все вместе никогда не могли заменить его.

– Вот ты говоришь о фабуле. А какой сюжет он строил, фабулу чего?

– Ну фабулу понятно чего. Идеальная и недостижимая цель – полная и непротиворечивая система всех знаний, которые ему представляются существенными. Такую систему знаний о Природе и способах её познания Г. Герц и М. Планк назвали «Картиной мира». В реальности, конечно, приходилось ограничиваться первоочередными жизненно необходимыми знаниями. Наверное, даже в области биологии он не мог читать даже все существенное. Трудно даже сказать, что он очень много читал. Он много просматривал и очень цепко реагировал на существенное. После этого он начинал тщательно «вылизывать» каждую существенную вещь, особенно поначалу. Он специально разыскивал о ней новые данные, обращал внимание, когда что-то попадалось при просмотре литературы. Это вовсе не означало, что такая вещь должна быть новой. Часто оказывалось, что недооцененное или просто неизвестное, пропущенное с в молодости, с годами обнаруживало свою существенность. Так, например, оказалось с учением о доминанте А.А. Ухтомского или теорией функциональной системы П.К. Анохина, которые в свое время противопоставляли теории И.П. Павлова об условных рефлексах. Лишь в старости уже он догадался, что здесь нет противоречия: Ухтомский и Анохон дали необходимые граничные условия теории Павлова. По существу догадка Петра Петровича сводилась к осознанию противоречивости принципа мультифункциональности А.Н. Северцова. Независимо от него и в более общем виде эта задача была решена и опубликована в сочинениях А.М. Уголева и А.П. Ресницына.

Книг дома у Петра Петровича было много, что почти невероятно, учитывая скромность его достатка и гибель его первой библиотеки. В Дарвиновском музее он получал, кажется, 59 рублей в месяц. Немного ему платили и за однодневные туристические экскурсии по воскресеньям, которые он совмещал с нашими выездами. Однако это бывало не чаще двух раз в месяц, поскольку он сознавал, что орава туристов мешает нам учиться. Одно время он (вместе с Петром Петровичем-младшим) вел для школьников передачи о природе по радио. За это тоже что-то платили. Многократный и многолетний просмотр своих, библиотечных и чужих книг с целью отделения «агнцев от козлищ», т.е. в поисках существенного и конструирования «прозрачного» сюжета – Картины Мира.

За многими вещами он не успевал. Скажем, гибридологический аспект цитогенетики он знал профессионально, поскольку сам в этих работах участвовал в Зоопарке и в Дарвиновском музее, хотя и не печатал результатов. Цитологию он знал просто как грамотный биолог, поскольку освоить цитологические методики ему было негде. Молекулярную генетику узнать было трудно, если не сказать, что почти невозможно, поскольку достаточно полный практикум по этой части не удавалось поставить даже в МГУ по причине отсутствия необходимых приборов и дороговизны реактивов. Необходимое оборудование было лишь в немногих лабораториях Академии и отраслевых институтов, но в них учебные практикумы, даже для своих сотрудников, насколько я знаю, не ставились, в отличие от кольцовского Института экспериментальной биологии Наркомздрава, сотрудники которого, кроме оригинальных разработок, аккуратно воспроизводили все основные результаты лаборатории Т.Г. Моргана. Дрозофильный практикум, в общем, хлопотный, но не дорогой.

Но несмотря на это (надо отдать Петру Петровичу должное), он лучше многих понимал, насколько глубока пропасть между классической цитогенетикой (менделевизмом-морганизмом), особенно феногенетикой, и молекулярной генетикой. Удовлетворительные мосты между ними не построены и поныне.

– А какое дело имеют дети вот к этой самой фабуле?

– Понятное дело, что самому понять – это одно, а выстроить в виде последовательно излагаемой системы – это другое. Но одно-то без другого невозможно. Сначала нужно понять самому. То есть то, что человек сам не понимает, он изложить не может точно. Не всегда удается толково изложить то, что знаешь. Известное дело, «объяснял-объяснял, сам понял…».

К.И. Чуковский говаривал, что для детей надо писать как для взрослых, только лучше. Этот афоризм как нельзя лучше подходит к педагогической манере Петра Петровича. В нашем поколении на занятиях он не делал никаких скидок на возраст, на, как я теперь понимаю, то, что говорилось, было глубоко продумано, а, как правило, и прочувствовано в той или иной форме на собственном опыте. Годы проходили, пока удовлетворявшая его картина наконец складывалась. Например, до войны он не смел проводить ботанические экскурсии. Считал себя недостаточно знающим. Кажется, это решение он принял после того, как еще на БЮНе вынужден был срочно заменить на экскурсии Б.В. Всесвятского. Он остался недоволен собой: не все встретившиеся растения(особенно в нецветущем состоянии) определил по памяти.

Он прекрасно понимал, что у детей останется в голове красная цена 10% премудрости, которую мы получали на занятиях. Своим ученикам много больше 10% передать нельзя, с этим надо смириться сразу же. Понятно, почему: если бы это можно было сделать, то ученики были бы уже не факелом, который необходимо зажечь, а сосудом, который можно наполнить. Человек создан для того, чтобы гореть, а не служить пассивным вместилищем знаний, полученных его предшественниками. Он специально сделан так, Чтобы нельзя было передать слишком много, чтобы трудно было подавить его инициативу. Но учитель, конечно, должен обладать этим 90%-м превосходством, если хочет передать хотя бы эти 10%.

У нас сейчас совершенно порочное представление о том, что учитель чем-то может уступать исследователю в образовательном смысле. Исследователь должен отличаться тем, что он обязан свою узкую область знать более подробным образом. Но, вообще говоря, учителю средней школы требуется полный курс университетского образования, ну может быть, без спецкурсов. Надо сказать, что программа пединститутов (теперь педуниверситетов) так примерно и построена.

– Одно дело – передать определенные знания, другое дело – сам подход…

– Дело в том, что он полагал, что с детьми нельзя играть в игрушки… Главное в его методике – серьезное образование школьников без всяких скидок. Петр Петрович считал, что в возрасте 12-14 лет человек становиться способным понять все. Его отличает от взрослого только ограниченный жизненный опыт, а это, как известно, дело наживное. Поэтому Петра Петровича совершенно не смущало то, что биология животных (как ее понимали Д.Н. Кашкаров и В.В. Станчинский – авторы «Курса биологии позвоночных») и высших растений, включая практические занятия в Природе и на коллекционном материале, превосходили как по числу часов, так и по объему сообщаемых сведений обычные университетские курсы. Он никого не обязывал (как это было в КЮБЗе) выполнять самостоятельные работы, но старался, чтобы те, кто за них берутся, делали это всерьез, а не играли в зоологию или в ботанику как дети играют в лапту или в дочки-матери.

Главная цель, которую он ставил перед собой в кружке, – сформировать в голове учеников биологическую Картину Мира и прежде всего – научить читать в Природе как в книге. При этом, как я теперь понимаю, он на самом деле идеала сам не достиг – жизни не хватило. Вот ботанику он освоил. После войны проводил с нами занятия по ботанике, и даже специальные ботанические экскурсии. Но, скажем, ландшафтную географию, геоморфологию, геологию и т.п. – вещи очень полезные, а часто и необходимые для чтения Книги Природы в полевых условиях, – по-настоящему так и не освоил. Этому, кто мог и хотел, учились отдельно.

Так что, у него основная задача была именно читать в Природе. Его биологическое образование было ориентировано, в первую очередь, на естественную историю, а не на натуральную философию. Понятно, что генетика, физиология и прочие вещи, особенно экспериментальные и лабораторные, были отчасти сильно сокращены по той причине, что все это невозможно было наладить в кружке. Кроме того, он прекрасно понимал, какие будут последствия, если, например, в насквозь лысенковских курсах биологии в школе дети начнут слишком сильно «чирикать».

После ноября 1964 года, когда времена начали меняться, Петр Петрович заметно расширил на занятиях кружка и генетику, и физиологию, и биохимию.

Кстати сказать, олимпиады он использовал в своей педагогической деятельности со страшной силой, и это тоже очень любопытно. Как я теперь понимаю, он олимпиады использовал в качестве средства, которого он был лишен в кружке. В кружке двери были открыты любому, и никаких тебе экзаменов там и других обязаловок. Он никогда не требовал регулярного посещения. Наоборот! Когда он говорил, что к примеру я что-то редко появляюсь, это как раз был признак хорошего отношения. Далеко не всем он так выговаривал. Он мог или хотел вот такого рода советы давать только тем, кого не только знал, но и любил, кто по его мнению мог и должен был правильно понимать. А вот для тех, кто могли в этом увидеть какие-то школьные замашки, мол «не опаздывай» и «регулярно посещай занятия» – этого не было. А олимпиады – во-первых, забавное развлечение, дети любят играть в «Царя горы», в «Кобылу» и т.д. А во-вторых, это, до некоторой степени, ненавязчивый экзамен. То есть то, чего в кружке не было и, прямо скажем, не хватало. Кроме того, успешные выступления на городских олимпиадах в Университете немного помогали при поступлении.

Однако с поступлением у нас к середине 60-х годов стало плоховато… В наше время Петр Петрович совершенно не заботился о нашей подготовке в вузы, конечно, если не считать общего биологического образования в кружке, которое вовсе не было ориентировано на сдачу вступительных экзаменов. Да это и понятно было, прилежных занятий в школе и самостоятельных дома обычно хватало. Репетиторство не только не было распространено, но те, кто занимался таким образом, обычно скрывали это. Считалось неприличным поступать чужой головой.

А тут Петр Петрович заметил, что у нас большое количество людей, занимаясь в кружке, так и не поступало… Началась новая эпоха и в этом. Он начал говорить, что в 10-м и 11-м классе старшим запрещается ходить на все занятия, кроме специальных занятий по подготовке к вступительным экзаменам! Он специально по программе для поступающих натаскивал народ.

– Это когда началось?

– Ну, я думаю, году 67-68-м.

…рефлексия по поводу прожитой жизни – это просто необходимое свойство для занятий наукой. Для ученого важнейшим качеством является возможно более полное и критическое осознание производимых им действий как в опытной, так и в мыслительной областях. С годами это становиться привычкой.

Надо сказать, на каком-то этапе я начал размышлять, почему в кружке был такой странный, на первый взгляд, и при том весьма богатый фольклор. Это ж нэповский фольклор. И вот тут мне начало приходить в голову, что на самом деле это же консервация традиций 20-х годов. Не случайно в наше время такая работа уже не оплачивалась, а Петр Петрович, как в 20-х, когда он заведовал школой-колонией БЮН – коллективного, между прочим, члена соседнего с Сокольниками колхоза, продолжал совершать почти нечеловеческую по масштабам работу. Зарабатывал Петр Петрович в Дарвиновском музее – тоже «заповеднике» 20-х годов, здесь же было и последнее пристанище кружка, когда его постепенно выперли отовсюду. Ведь таких «живых ископаемых», как среди людей, так и среди учреждений, оставалось все меньше и меньше.

Когда я пришел в Дарвиновский музей работать, директором у нас была В.Н. Игнатьева, а библиотекой заведовала Ч.В. Чекина – обе ученицы Н.К. Крупской и сотрудницы руководимого ею Наркомпроса. Когда у нас не было средств на ремонт музея, мы дважды его сделали своими силами, включая ремонт кровли. Когда нам не хватало экспозиционных шкафов, мы их частично делали сами… Не буду продолжать, но я думаю и так ясно откуда, из какого времени ветер дул. Но мы уже жили каждый в своем доме. Многие постоянные сотрудники музея предыдущего поколения – А.Ф. Котс, Н.Н. Ладыгина-Котс, Р.А. Котс, Ф.Е.Федулов, Н.Ф. Левыкина и две уборщицы были прописаны в общежитии Дарвиновского музея, а Наталья Федоровна была по совместительству (без оплаты конечно) домоуправом и хранителем домовой книги. Это она во время войны, рискуя головой, исправила в этой книге национальность крещеного по лютеранскому обряду немца по имени Alexander Erich Kohts на русского, избавив его таким образом от высылки из Москвы… хватит, я думаю, диагноз очевиден.

Иными словами, уникальное время революционной эпохи породило поколение уникальных и неповторимых в последующие эпохи людей с их удивительными делами, образом жизни, взглядом на окружающее и способных делать то, что, казалось бы, и сделать невозможно. Петр Петрович создал небывалый кружок (ВООП), который, между прочим, в его жизни был уже четвертым после КЮНа (где он работал с В.Г. Дормидонтовым), БЮНа (где он работал с Б.В. Всесвятским), КЮБЗа (в котором он работал при П.А. Мантейфеле). Как же это мог сделать один человек без зарплаты в тоталитарной стране, – спросите вы. А почему один? А его жена – Нина Наркисовна, которая вела в самом деле его дом, укладываясь даже по тем временам в неправдоподобные суммы. А Н.А. Гладков и К.Н. Благосклонов, благодаря которым кружок первоначально все же был создан при Юношеской секции Всероссийского общества охраны природы (ВООП). А А.П. Кузякин с С.С. Туровым, которые терпели ради Великого Дела Петра Петровича наше разгильдяйство и безобразия сперва в Потемкинском, а потом в Областном пединститутах. А В.В. Логинов, который столько лет терпел нас в Приокско-Террасном заповеднике. А С.С. Туров и Д.М. Вяжлинский, которые терпели нас в Зоомузее университета… Я не всех перечислил, даже кого знаю.

Но ведь Петр Петрович и жил в обществе себе подобных. Вот лишь те немногие, кого я еще сам хорошо знал по работе в Дарвиновском музее. В.Н. Игнатьева – наш директор. Она сдвинула с места строительство нового здания для Дарвиновского музея. Л.В. Чекина организовала покупку книг для библиотеки музея при отсутствии денег. Но ведь «яблочко от яблони недалеко падает». Мы, не имея на это денег, купили при посредстве Д.М. Вяжлинского у дочери М.А. Мензбира для музея масляный портрет Н.А. Мартынова – первого учителя живописа В.А. Ватагина.

О нашей удивительной жизни в старом музее как-то очень картинно высказался Н.В. Тимофеев-Ресовский. Он был членом Ученого совета музея. Живя в Обнинске, он редко бывал на заседаниях, но при встречах со мной всегда интересовался делами музея. Как-то ехали мы с очередного доклада, кажется из Зоомузея, где было заседание МОИП по поводу юбилея С.С. Четверикова, и говорили о строительстве нового здания. Тут я услышал нижеследующую историческую сентенцию:

– Вы, конечно, затеяли безнадежное, но тем не менее очень полезное дело. Ведь уже через десять лет можно будет защищать диссертацию на соискание ученой степени кандидата экономических наук о том, что, мол, были такие наивные люди, хотели, чтобы вы думали, – построить Дарвиновский музей. Ведь его где можно построить? Где-нибудь в Прибалтике или Белоруссии, у «баши-бузуков» в Закавказье или в Средней Азии, в Улан-Баторе в Монголии, но не в нашем отечестве. Построить они, конечно, ничего не построили, но они аж до титульного списка дошли…

– Уже даже деньги на проектирование получены.

– Ну тогда даже докторскую!

Сейчас, когда дом стоит и музей в нем находится, это забавно вспоминать. Но каждому, кто помнит эти времена, ясно, что в этой шутке была не очень большая доля шутки. Конечно, случившееся – почти чудо.

Однако вернемся к судьбе кружка. Ну дальше было, к сожалению, как всегда. На этом месте хотелось было, чтобы чуда было побольше. Сперва Общество Охраны природы забыло, что у него есть кружок, хотя кружок поныне не забыл, из какого «инкубатора» он вышел. Затем кружок выперли последовательно из Зоомузея, МОПИ и заповедника, перестали давать тушки и чучела в Дарвиновском музее, а внутри кружка в это время процветал такой лоханкизм (от имени незабываемого Васисуалия Лоханкина), какого раньше не бывало, развалилось Бюро, не стало реального председателя (его никто не смещал, но никто из младших поколений уже и не помнил), народ в массе самостоятельно перестал поступать в вузы… Чудо начало разваливаться… Один Петр Петрович стоял еще как скала…

Петр Петрович был настолько многогранным человеком, что наивно думать, что я в состоянии охватить это грандиозное явление. Это то, чем можно восхищаться, но это не может быть полностью понято. Мне удалось понять, но конечно не все, потому что это чудо, которое не может быть полностью постигнуто, потому что так нельзя прожить жизнь – это очевидно. Это явленное чудо.

– Я, по-моему тебе говорил, как создается тело Божье.

– Этого я не помню.

Все мои великие учителя – П.П. Смолин, Г.Н. Лихачев, П.В. Терентьев, Р.Л. Берг, М.М. Камшилов, Н.В. Тимофеев-Ресовский, В.В. Жерихин – дороги мне во всем. Для меня в них нет второстепенных деталей, нет длиннот, мне мало того, что я знаю о них. Эти люди мне дороги каждым своим днем, здоровые, больные, трезвые, пьяные – любые! Я могу как угодно расстараться, но я тебе сообщить то же самое не в состоянии, хоть я тресни! Вот так и получается со временем: человек жил и кому-то он был бесконечно дорог. По мере смены поколений постепенно остаются в памяти потомков только непреходящие вещи. Именно при этом он теряет облик того человека, каким он был при жизни, с него спадает все суетное, временное, остается в конце-концов одна святость. Любой нормальный человек ест, пьет, стирает, я не знаю, за хлебом ходит и так далее. Помнишь ты или нет, что Аристотель умер от несварения желудка. Ну известное дело. У него, вообще говоря, врожденно были эти проблемы, и, соответственно, он умер почти сразу, как был изгнан из Афин после падения партии Александра Македонского, учителем которого он был. Как только он не смог соблюдать диету, ему тут же пришел конец. Кому это сейчас интересно?

Ну кроме людей, которые занимаются историей того времени – никому. Потому что этого человека уже никто не может представить себе живым. В конце-концов про него известно меньше, чем хотелось бы. Вот таким образом и получается. Люди постепенно очищаются от вещей преходящих и остается только Ипостась Ангельская – Дух Святый. От одних больше, от других меньше. От Великих Учителей, каким был Петр Петрович – больше, но ведь без Нины Наркисовны и Петр Петрович не состоялся бы. Ибо сказано, что в Царствие Небесное можно войти через посредство луковицы, поданной нищему. Вот эти луковицы потихоньку и собираются в памяти потомков. Один луковку принесет, другой – авоську… Кому больше додено, с того больше спрос. Из низ, из этих «луковиц», из Ипостасей Ангельских отдельных людей и складывается вездесущее Тело Боже, уже оторванное от конкретных луковиц и их приносителей. Это вот некая разлитая по Миру Благодать, которая остается от проживших людей. Она, из поколения в поколение, передаваясь живым, постепенно собирается, накапливается, давая силы жить живущим и освящая путь грядущим поколениям. Именно эта Благодать дает Человеку звание полуБога, о чем писали И.В. Гете и А.С. Пушкин.

Панорамный фильм по экологии (VR-360) на нашем Youtube канале

Поделиться/Share:

: ml :

Порекомендуйте нас в "своих" социальных сетях:

- share this page with your friends!

Панорамный фильм по экологии (VR-360) на нашем Youtube канале